Мир войны

(психологический этюд о войне)

Часть 2

Я продолжу нашу беседу, но начну, как я люблю это – издалека. На этот раз не с икон, а с корабля, который…

***

В 1347 году в Италию вернулся корабль, на борту которого были товары из Азии. В то время Италия была центром европейской торговли, и вполне очевидно, что большинство товаров из Азии шли именно через итальянские порты и, достигая прилавков, становились баснословно дорогими – впрочем, основные принципы торговли с тех пор мало изменились. Но в этот раз помимо товаров моряки привезли домой еще и корабельных крыс, чьи тела уже были изъедены блохами, зараженными страшной болезнью – чумой. Так началась самая знаменитая эпидемия в истории Европы, «Черная смерть», от которой не спасся каждый третий житель Европы.

В то время, как болезнь пировала и собирала щедрый урожай из уже мертвых и умирающих, в отдельных городах стали появляться группы фанатиков, с горящими не то от веры, не от лихорадки глазами. Они сбивались в толпы и шествовали по улицам, вдоль домов, помеченных алых крестами (значит, в нем кто-то умер), мимо повозок, нагруженных мертвыми телами, мимо «чумных врачей» в зловещих масках с крючковатыми длинными носами (чтобы ненароком не забыть о нужной дистанции между больным и врачом). Эти фанатики шли распевая «лауды» – незамысловатые религиозные песнопения на мотивы простеньких народных песенок, но аккомпанементом для них были звуки удара плетей о спины и грудь – это были «флагелланты», или на латыни «бичующиеся». Они бродили из города в город, распевая свои вульгарные (от латинского «вульгата» – простой, народный), гимны, безжалостно бичуя себя, и таким образом отбывали свое наказание за Божью кару – черную смерть, ниспосланную на землю за грехи всего человечества.

Но проблема была в том, что их самобичевание нисколько не помогало остановить эпидемию, а наоборот содействовало ее распространению: из одного города, где болезнь уже зверствовала на улицах, они переходили в другой, где, кажется, еще не было хвори – и так переносили с собой чуму вместе с «Божьим прощением». Что характерно, Ватикан официально запретил их деятельность, но не только потому, что они способствовали чуме, но и потому, что их учение смахивало на радикальную ересь. При этом, надо отметить, что фанатики, истязающие себя (а также других), церковью часто поощрялись, и часто они становились основой католических орденов и организаций, таких как «псы господни» (иезуиты) или «Opus Dei».

Остановимся же теперь – на примере флагеллантов, я пытаюсь показать важность этого общественного симптома, который, зачастую, актуален во время войны. Они, в общем-то, старались победить чуму, и не стоит особенно иронизировать над их способом – в анналах истории достаточно примеров еще более нелепых и даже трагикомичных. Однако суть этого явления в том, что, как говорится в известной поговорке, «хотелось как лучше, а получилось, как всегда». Почему же всегда, во время любого бедствия и кризиса, зачастую получается «как обычно»?

Общество в критические моменты, способно проявлять две противоположные крайности: либо массовый героизм и соучастие общей беде, либо же пассивное или даже разрушительное (что суть одно и тоже: бойтесь равнодушных!) безучастие. Но сразу же оговорюсь – говоря об обществе, мы зачастую подразумеваем достаточно небольшой процент людей, реально готовых что-либо предпринимать. Все прочие – подавляющее большинство, всегда будет пассивным, и в лучшем случае, одобрительно закивает, если идеи меньшинства придутся им по вкусу. Если же идея покажется им бессмысленной, то при должной слабости активного процента, они сметут ее, ожидая других «активных», т.е. тех, кто сможет взять на себя ответственность за важные решения.

Я писал в первой части, что большинство людей пассивны и не участвуют в жизни. Для обывательской части социума нет искомой точки опоры; и какая бы «закрепляющая идея» для опоры ни предоставлялась, какие бы фантастические идеи ни выдвигались – идея будет принята. Она займет свое место, постепенно пуская корни в глубине социума. Обществу она служит как бы «наркотиком», способным подменить «реальность» галлюциногенным мифом; человеку идея может служить точкой опоры (если у него, естественно, нет других, собственных ценностей и идеалов). Противоядия против любой такой «идеи» нет в обществе – по одной простой причине – этот «миф» (см. подробнее мои лекции) способен быть вытиснутым только другим. Единственный антидот – это Личности. Если у личности есть собственная позиция, характер, мировоззрение и опыт – то миф ей будет навязать гораздо сложнее.

Проповедники всегда призывают к войне одними и теми же словами. Как и подвиг св. Георгия всегда один и тот же – убивание дракона, как ни пиши картину. Нас призывают повторить подвиг Георгия. А без убийства нет его подвига, без убийства нет нашей войны. Но вот что важно – святым Георгий стал не потому что победил ящера, а потому что был готов умереть за свою веру. На войну стоит идти не с понимаем «убивать тех, кто против», а с готовностью умереть самому за свои идеи. Невежественные карманные вожди и политики обычно напрочь забывают об этой фундаментальной истине.

Воевать можно или за что-то, или против чего-то. На первый взгляд, разница не велика, но при детальном рассмотрении мы увидим две противоположных позиции, одна из которых может ознаменовывать собой выход из кризиса (как общественного, так и психологического), а другая – наоборот свержение в пучину хаоса. Первая – когда воюют «за что-то», означает созидательную силу. Например, чтобы преодолеть чуму, мы будем создавать врачебные команды, наладим гигиену или хотя бы позволим без драки хоронить наши мертвецов. Чтобы справиться с войной, мы будем работать, отстраивать дома, лечить раненых.

Когда мы воюем «против чего-то», из созидательного русла мы переходим в разрушительное. Так, например, мы будем искать корень всех зол в ком-то или чем-то. Чума? Виноваты еврейские общины! После погрома чума не исчезла? Виноваты продажные епископы! После их смерти ничего не изменилось? Значит, есть ведьма!.. И так может продолжаться до бесконечности, и змея будет кусать сама себя за хвост, в надежде однажды найти истинную причину зла. Когда город стоит в руинах, горожане могут начать отстраивать его, а могут тратить большинство сил на то, чтобы искать «предателя» или виновных в этом. (Это, к тому же, дает возможность, выходу той самой агрессии, которая проистекает из внутренней тревоги).

Революции показывают, как расшатывается этот маятник: сперва революционеры сносят памятники, переименовывают города и улицы, казнят очередных «виновных во всех бедах». Им рукоплещет общество, ну или бóльшая его часть. Потом, когда революция не приносит всеобщего счастья и облегчения, а зачастую наоборот, усугубляет положение дел – снова будут искать виноватых, основные силы тратя на разрушение, деструкцию, наивно полагая, что казнив новую партию «предателей» и «шпионов», наконец-то смогут начать жить как надо, счастливо и беззаботно.

Но есть и еще одна проблема, связанная с деструктивными идеями войны «против чего-то». Требования характера «наказания кого-то» или другой агрессии приводят к тому, о чем, в частности, говорит Славой Жижек: «система не способна выполнить эти требования, но и в том, что — ни больше, ни меньше — те, кто их излагают, на самом деле не хотят того, чтобы они были выполнены», потому что они понимают фактическую самоубийственность этих идей, ведь в результате кто-то поймет, что естественным и логическим окончанием поиска начала всех бед будет, в таком, случае, суицид, образно говоря, когда нужно будет убить самого себя, когда не останется никого другого.

Дело в том, что созидать гораздо сложнее, чем разрушать. «Ломать не строить». Бывает так, что художник или писатель буквально худеет за время работы над своим произведением (и зачастую остается им еще и недоволен). Это применимо к целой стране, когда за творческим актом стоят тысячи и миллионы, способные пожертвовать собой во имя созидания. Главное, чтобы оно было осмысленно, не как в 1930-х гг. в СССР, а как в 1708 году, когда армия шведского короля Карла XII осадила маленький городок Веприк, жители которого отказались сдаваться и в результате погибли практически все до единого. Жители Веприка положили свои головы в акте созидания – акте героического сопротивления, созидания подвига.

Они не спешили обвинять царя, который не защитил, бога, который не уберег – они мужественно отдали себя во имя благого дела, в созидание общей победы, и выбрали путь «сражаться за», а не «сражаться против». Но, когда начинается брожение и вступает в силу закон «войны против чего-то», начинается застой, а затем и собственное саморазрушение…

Путь разрушения прост, и он свойственен человеку в определенной мере даже больше, чем созидания. Во-первых, в таком случае экономится личная энергия, и «воюя против чего-то» человек необязательно лично участвует в этих разрушительных оргиях. Ему достаточно быть немым свидетелем, частью всегда безликой толпы – вспомним Ильина. К тому же, в случае деструктивного поведения, чувство общности и единения достигается без усилий, одним лишь наблюдением, как активные индивиды ищут и разрушают «виновников»: людей, памятники, народы, классы, саму память и т.д.

Созидать же – сложнее. Это процесс охватывает весь народ, все общество, все духовные, культурные и умственные силы. Это война «за». Такими порывами, например, строились Римская или Российская империи. Но в тот час, когда все менялось и из модуса созидания был переход в пассивную форму, вступал в действительность модус разрушения… Для созидания чего бы то ни было нужна личность, а чтобы рушить довольно безликой толпы.

Казалось бы, какой вывод может сделать психолог? Многое, о чем я говорю, самоочевидно, и какое отношение это имеет к психологии? Как оказалось – прямое. Если наша задача понять человека – важен и его социальный контекст; именно в нем человек делает выбор – между т.н. «неврозом военного времени» и собственным «аутентичным бытием». Психологу важно понять, что во время военной ситуации человек руководствуется немного другими, в чем-то более примитивными (более архаичными, а, следовательно, такими, что нам понять сложнее благодаря нашей культуре) принципами поведениями. К тому же понимание происходящего «мира войны» дает возможность осмыслить человеческую психику в ее абсолютном «сверх» проявлении.

Академическая психология давно лишилась своего объекта – человеческой души, и такие слова как «страдание» или «страх» для нее всего лишь свидетельства работы нейронов или ЦНС. В общем, слова «психологический этюд» по идее, обязывали бы меня внести лепту академизма – например, перечислить диагностические критерии «военного невроза» или процентное соотношение «здоровых» и «невротиков». Но… нет, я как и прежде стою на позиции экзистенциальной психологии и философии, а следовательно человека и его чувства следует понимать не как «нейронную машину» или «высокоразвитую обезьяну», а как экзистенциальный феномен с уникальным значением. Моя задача таким незатейливым путем философских размышлений постичь почти Кантовскую «вещь в себе», а точнее – феномен мира в состоянии войны и человека в этом модусе существования. Последнее, что хотелось бы заметить, так это слова Шопенгауэра (из работы «Идеи этики»): «Далее, изучение мира с его физической стороны, как бы далеко и как бы удачно ни шло оно вперед, по своим результатам всегда будет для нас безотрадно: утешения можем мы искать только в моральной стороне мира, потому что здесь для наблюдения разверзаются глубины нашего собственного внутреннего существа». Что толку считать и высчитывать девиантных подростков, если это не принесет решения проблемы?..

Автор Дмитрий Лобачев

ПЕРВУЮ ЧАСТЬ ЧИТАЙТЕ ТУТ