Мир войны: психологический этюд о войне

(психологический этюд о войне)

Часть 1

Писать о войне всегда очень непросто, потому что в войне переплетается множество нитей человеческого существования. К тому же, всегда кажется, что о войне написано достаточно много. Но, как показывает жизненный опыт, война все еще не понята нами – ни как феномен социальной жизни, ни как контекст жизни, ни как своеобразный экзистенциал. Поэтому вновь и вновь приходиться говорит о войне, как бы тяжело ни было. Закрыв глаза мы не решим проблему.

О войне я писал и говорил уже очень много, например, на лекциях «Война и ее Человек» (по ссылке конспект лекций), которые я читал в марте 2016 года в киевском МИГП.

…В культовой игре Fallout есть не менее культовая фраза «War. War never change». Собственно это все, что я хотел сказать. Ну а если все же развить мою мысль, придется начать с картин и икон.

***

Существует множество изображений святого Георгия. Этот святой воин один из символов воинского духа и войны для всего (пост-)христианского населения планеты. Но если взглянуть на все многообразие его изображений, то станет очевидным, как сильно отличается лик войны у разных народов и культур. Для примера, достаточно посмотреть на картины «Св. Георгий и дракон» Густава Моруа; «Св. Георгий убивает дракона» Ганса Фон Арчена, «Георгий убивает дракона» Уроша Предичи, «Св. Георгий, побеждающий дракона» Питера Рубенса, и, например, «Святой Георгий и дракон» Рафаэля. Это многообразие поражает – один и тот же образ постоянно «переодевается», «перевооружается», меняется ландшафт и композиция, динамика фигур и площади, где-то возникают дополнительные персонажи.

Чудесная метафора! Война изменяется – но не меняется ее суть. Святому Георгию можно вручить вместо меча – копье, из римского переодеть в немецкий доспех, нахлобучить шлем с плюмажем – но святой останется самим собой не благодаря внешним чертам, а благодаря действию, которое он совершает. Святому Георгию спустя двести лет дадут в руки автомат, но он останется сам собой, будто напоминание того, что война действительно «never change».

Я не отношу себя к пацифистам, мне чужда доктрина толстовцев – во мне хватает мужества признать за войной одну из форм существования человечества. Этот исторический экзистенциал неразрывно связан с человеком, и у меня нет оснований полагать, что однажды мир прекратит воевать.

Однако, если вдуматься, что такое «война» – то ответа мы не знаем, вернее знаем лишь поверхностное, номинативное содержание и смысл этого феномена. Состояние же войны («существование-в-войне») нам неизвестно.

Но прежде всего, давайте обратимся к Слову, к его смыслу. В нашей речи и культуре война – это некий процесс, вооруженное противостояние и борьба между несколькими группами людей или отдельными личностями. Но за этой формулировкой нет истинного понимая собственно самой войны, что ее истинная суть – убийство. За культурным «противостоянием» стоит житейское «убийство». Владимир Даль проводит следующую этимологию слова «война»: ВОЙНА ж. (война, воевать, от бить, бойня, боевать, как вероятно и боярин, и воевода или боевода). Сравним со словом «убивать» – корень «бивать» от «бить», отсюда и «боевать=воевать». Т.е. даже чисто морфологически эти два слова – очень тесно связанны между собой. У нас же в Языке (культуре) эти два понятия разошлись, война – войной, убийство – убийством. Но иначе быть не может – и стоит говорить честно – война это и есть убийство.

Вероятно, со мной согласятся – да, на войне люди убивают. Это не вызывает отрицания. Однако, сколько реально процентов населения той или иной страны принимают участие в боевых действиях? Даже если предположить, что в войне участвует или ее наблюдает четверть всего населения государства – то чем война будет для остальных ¾? Осмысление этого – очень важно, как с точки зрения философии, так и с точки зрения психологии и сопутствующих областей знаний.

Если война – убийство (или, по крайней мере, свидетельство убийства), то те, кто живут вовремя войны, но ВНЕ ее, вероятно, должны испытывать отличные чувства, и война у них будет несколько другая. Ошибка же прошлого состоит в том, что мы судим о войне исходя из свидетельств людей непосредственно через нее прошедших; а правильное вопрошание войны должно быть обращено к тем, кто «проживает» время войны к ней напрямую не касаясь, получая информацию о конфликте лишь из газет или интернета.

Их разумеется больше, пассивных наблюдателей (и я не говорю что это плохо или хорошо, это есть как факт и данность), и именно они собой представляют массовое воплощение и отображение экзистенциала войны в жизни народа и страны. Комбатанты, герои представляют собой в сущности, одиночек, вернувшихся в общество, к которому они должны привыкнуть, к которому должны ассимилироваться. Итак, войну мы судим по одиночкам – воинам, но «норму» (то, что под ней пытаемся понимать) по большинству. Тогда что же такое «нормальная война»? Та, которая есть для большинства населения?

Ощущение войны для обывателя корениться в двух началах: морально-этическом и эмоциональном (чувственном).

Морально-этическая сторона – это та форма, на которую легче всего оказать влияние массовой пропагандой. Собственно, морально-этический аспект для личности уходит в чувства – призрачное чувство одобрения или неодобрения, а вернее индивидуального принятия или неприятия войны. Исходя из этого личного «решения» – принимаю я войну или нет, строится и моральная оценка: «убивать плохо, но….» или «…но убивать плохо!».

Этическая позиция, занимаемая человеком, тоже зависит от его чувств, связанных с войной, но и его воспитанием. (Мы, конечно же, рассматриваем отношения человека к войне без какого-либо внешнего вмешательства, типа государства и т.д.). Можно выступать против войны, но отдавать почести павшим, или с уважением относиться к памятникам. Если же человек категорически не приемлет ведущуюся войну как таковую, то, следовательно, он может оставаться чужд и к проявлениям уважения и т.д.

Полагаю, что речь здесь идет не только лишь об уровне образования или моральности: речь идет об индивидуальном отношении к происходящему. Вспомним Булгакова: «Вы ненавистник пролетариата! – гордо сказала женщина. – Да, я не люблю пролетариата, – печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор. – Зина, – крикнул Филипп Филиппович, – подавай обед. Вы позволите, господа?» Вправе ли мы осуждать подобную позицию человека? Если ее основания лежит в сфере чувств?.. Тогда вправе ли мы критиковать человека за его собственные чувства?

Итак, мы подошли к вопросу о чувствах.

Какие чувства вызывает война у обыденного человека? Ответа однозначного, конечно же, нет, многое зависит от ментальности народа (взять хотя бы, например, трагическое мировоззрение русских и испанцев и их фаталистическое отношение к войне), характера войны, социально-экономических условий и т.д. Однако, все это сведет наши рассуждения к личности.

Обратимся к Сартру, который некоторое время состоял во французской армии. Вот что пишет он в своем «Военном дневнике» (1939 год): «Я не видел войны, она кажется неуловимой, однако, я видел мир войны. Просто-напросто милитаризованный мир. Изменяется смысл всех вещей. Трактир стоит на своем месте, он по-прежнему наряден и гостеприимен, но все его гостеприимство идет насмарку, то есть эта возможность сама собой разрушается, становится абсурдной».

Происходит переосмысление сути вещей и смысла понятий. Прежняя жизнь кажется абсурдной и вытесняется новым экзистенциалом – жизнью-в-войне. А это в свою очередь ведет к одному – к тревоге. Это чувство рождается в глубине души, потому что тот красивый образ войны, который привнесен нашей культурой, не более чем иллюзия. Внутри себя человек отчетливо понимает, что война – это убийство и смерть; и даже если он далеко от фронта, то чувство тревоги усиливается. Человек же отчаянно пытается избежать этого ощущения, которое способно подчинить его и его волю, а потому активизируются психологические защиты. Психика начинает вытеснять смерть, взамен появляется агрессия, повышенная сексуальность. Все это может продолжаться достаточно долго – ресурсы нашей психики у большинства достаточно большие для сопротивления своему страху.

Одна из наиболее удобных форм защиты – это индифферентность, полное безразличие к окружающему миру. О чем свидетельствует это чувство? Во-первых, о том, насколько маленьким и уязвимым ощущает себя человек перед лицом окружающего мира-войны. Во-вторых, индифферентность – это не признак отсутствия собственной позиции, это показатель страха (невозможности) ее проявить. Твердо стоять на своем значит поддаваться угрозе со стороны несогласных, это угроза существованию. Казалось, это очевидная истина, но лишний комментарий к ней не помешает. Например, возьмем философское сочинение И.А.Ильина: «О сопротивлении злу силою». Великий философ пишет в ней следующее: «В самом деле, что означало бы непротивление в смысле отсутствия всякого сопротивления? [Хотя бы и морального, внутреннего – Д.Л.] Это означало бы приятие зла: допущение его в себя и предоставление ему свободы, объема и власти… Это означало бы подчинение ему…» Таким образом, стоит понимать, что «нейтральности» как таковой нет – это либо хорошо утаенная позиция, либо (само)склонение к одной из них.

Итак, первое чувство войны, как мы поняли исходя из всего вышесказанного – это чувство собственной незначительности. Это проявляется и в массовой истерии – подчинении и фанатизме перед лицом неких «больших». Вспомним хотя бы Гитлера – с точки зрения немцев он был большим Другим, обещающим защиту, спасение, благополучие, а главное – он больше меня. Именно поэтому одна из задач пропаганды – унизить лидера противоборствующей стороны, развенчать его авторитет и сущность фигуры Большого. Как только человек почувствует себя не Маленьким,,0 а равным – кончится любое поклонение и фанатичность.

Это чувство – быть не Маленьким, но Равным – в разные времена несли в себе разные люди – философы, мыслители и т.д. Именно те, кто не считает себя слабыми и ничтожными, продолжают воевать и бороться (напр., русская Белая гвардия в гражданской войне 1918-1922 гг., движение Сопротивления во Франции в 1940-1945 гг. и т.д.). Незначительность, разумеется, используется правительствами – очень часто война и парамилитарный патриотизм подается, как единственная возможность восполнить свою незначительность. Вновь-таки, это работает с теми, кто считает себя мелким и ничтожным.

Второе чувство – это неуверенность в будущем. Тоже вполне очевидное чувство, однако оно усугубляется еще тем, что человек «уменьшается». Во время войны, как и при неврозе – сужается бытийный горизонт (под ним я понимаю потенциалы человека быть… (кем-то, каким-то и т.д.)). Даже если война протекает на другом континенте, ее результаты могут повлиять на жизнь – например, экономика, политика, кризис, международные отношения и т.д. Разумеется, никто не может дать гарантий, что в будущем все будет лучше, чем сегодня. Потому тревога, порождаемая неуверенностью в будущем гнездится в самом сердце человека, особенно если он не обладает большим материальным состоянием и т.д.

Чувство собственной незначительности, неуверенности являются прекрасной почвой для питания страха смерти, онтологической бытийной тревоги «не-быть». Поэтому, со временем, чувство человека становится особенно обостренным к проявлениям любой опасности себе. Страх смерти буквально взращивает в человеке своеобразную паранойю – каждый может представлять угрозу и опасность. Следствие этого – повышенная агрессивность, стремление нанести удар первым, ударить скорее самому, чем быть ударенным кем-то. Однако вместе с эти растет и чувство усталости. Как я и говорил, резерв нашей психики весьма велик – но он все равно способен исчерпываться, особенно если в войне не видно перелома или скорой победы. Из этого проистекает еще одно правило военной пропаганды – внушить, что победа не за горами. Иначе лишения и нервы будут казаться напрасными, что явно не вызовет вдохновения.

На счет усталости, к слову гениально заметил Камю в романе «Чума», который следует читать всем, без исключения, психологам: «Усталость – это тоже сумасшествие».

Эта усталость может иметь и еще одно значение: человек в состоянии подобной «экзистенциальной» усталости, усталости бытия может стремиться к уединению. Вероятно, в какой-то степени это правильно, потому что позволяет восстановить внутренние ресурсы, однако, что делать, если такого выхода нет?.. Если психолог столкнется с такой проблемой, ему придется учить человека «быть одному» даже в окружении других. А подобных методик в психологии все еще крайне мало.

Вероятно, стоит уточнить, что я говорю не о всех людях, не участвующих в войне, а лишь о пассивном большинстве; многие, например, участвуют в разных волонтерских и социальных организациях, многие просто сохраняют трезвость и ясность ума. Однако большинство зачастую пассивно и потому именно о нем так редко пишут – но, как ни парадоксально, именно они не менее влиятельны на жизнь государства и формируют его будущую общность. Но об этом позже…

Автор Дмитрий Лобачев

ВТОРУЮ ЧАСТЬ ЧИТАЙТЕ ТУТ